Благодать Божия… Что это такое? Невидимая, но реальная сила, 

энергия любви Божией, пронизывающая весь мир. Мы воспринимаем эту

энергию, если душа

наша настроена на Бога, как антенна на радиоволны. Человек под воздействием

благодати изменяется, преображается, получает невероятные духовные дары,

а главное – чувствует себя в Присутствии Божием. Это ощущение рождает

неизреченную сладость, счастье…

Мы с вами прикасаемся к этому опыту иногда, на краткие секунды, или минуты.

Нет, наверное, верующего человека, который бы не испытывал это состояние

хоть раз-два в жизни.

Но то, что нам приоткрывается на мгновенья, является всегдашним и

постоянным состоянием святых людей. Классическим описанием подобного

опыта является Беседа преподобного Серафима Саровского 

с Мотовиловым.
 

Есть ещё одна замечательная книга

«Житие и слова» про современного греческого подвижника

старца Порфирия Кавсокаливита (1906–1991).

Это не фамилия, а имя, по названию скита на Афоне – Кавсокаливии,

– в котором старец подвизался.

Вся книга – мед и радость! Вся духовно ободряет и возвышает.

Но я сегодня хочу с вами поделиться небольшим фрагментом из жизнеописания,

написанного самим старцем Порфирием незадолго до смерти.

Четырнадцатилетний юноша приехал на Афон, подвизался там, был пострижен в

монашество. Вот как он рассказывает об одном очень важном для него духовном

опыте, после которого молодой монах совершенно изменился.

***

…На Святой Горе встают в два часа. В тот час я ощущал благоговейный трепет.

Молитва сотрясала местность, сотрясала духовный мир. Вот какова любовь ко

Христу. На Святой Горе мне очень нравились всенощные бдения. Я становился

другим человеком. Я всегда был большим их приверженцем, у меня была

великая любовь к тому, чтобы слушать слова. Мой ум ни на минуту не хотел,

чтобы сон забирал у него время. Я не спал, с любовью молился на бдениях.

Когда иногда сидел в стасидии, то спиной не опирался на нее, чтобы не уснуть.

И после Божественной литургии тоже не хотел спать. Во мне царствовала

любовь, поэтому я оставался в состоянии бодрствования.

В кириаконе, куда ходил на бдения и службы, я узнал святых людей.

Послушайте, расскажу вам об одном неизвестном святом.

Над нашей каливой, очень высоко, жил один русский, старец Димас (попросту

Дима, а полное имя Дмитрий. – прот. К.П.), жил он один в какой-то

первобытной каливе. Он был весьма благочестив. Старец Димас был

практически не известен никому на протяжении всей своей жизни.

Никто не говорил ни о его имени, ни о его дарах. Представляете, уехать из

России, оставить все, чтобы приехать на край света! Кто знает, сколько дней

добирался он в Кавсокаливию. Провел там всю свою жизнь.

И умер в безвестности. Он не был каким-то там эгоистом. Нет-нет, он был

подвижником. Да и не было кого-либо рядом с ним, кому он мог бы сказать:

«Сегодня я сделал пятьсот поклонов. Почувствовал то-то...»

Это был тайный подвижник.

Да, да. Это было совершенным, совершенным и бескорыстным. Бескорыстие,

служение, святость, один на один с Ним, никакого человекоугодия. Раб перед

Владыкой. Больше ничего другого. Ни игумен, ни «браво» тебе, ни вопросов:

«Почему это так?» Я видел живого святого. Да, неизвестного святого. Его,

бедного, презирали. Кто знает, когда он умер. Через сколько дней, а то и месяцев

— если была зима — узнали об этом. Куда там человеку было подняться к нему

наверх, к его каливе, выложенной из камней! Никто его и не видел. Часто таких

пустынников находили через месяц-два после их успения.

Преизобилие благодати перешло и ко мне, смиренному, когда я увидел его,

старца Димаса, в кириаконе делавшим поклоны и рыдавшим при молитве.

При поклонах его посетила такая благодать, что она излучилась и на меня.

Благодать щедро излилась на меня. То есть она была и прежде по любви,

которую я питал своему старцу. Но в тот момент и я почувствовал благодать

очень сильно. Расскажу вам, как это случилось.

Однажды рано утром, около половины четвертого, я пришел в соборный храм

Святой Троицы на службу. Было еще рано. В било еще не били. В церкви никого

не было. Сел в притворе под лестницей. Меня не было видно, я молился.

Вдруг открывается дверь церкви и входит высокий пожилой монах. Это был

старец Димас. Войдя, он посмотрел направо, налево и не увидел никого.

Тогда, держа в руках большие четки, он начал класть земные поклоны, много и

быстро, и все время говорил: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя...

Пресвятая Богородице, спаси нас». Вскоре он пришел в исступление.

Не могу, не нахожу слов, чтобы описать вам его поведение пред Богом: это

движения любви, благоговения, движения Божественной любви и всецелого

посвящения себя. Я видел, как он стоял, как, стоя прямо, простирал свои руки в

виде креста, как делал Моисей на море, и стенал... Что это было? Он был в

благодати. Сиял во свете. Вот что было! Тут же молитва передалась и мне.

Я сразу вошел в его состояние. Он меня не видел. Послушайте меня. Я пришел в

умиление и начал плакать. И ко мне, смиренному и недостойному, пришла

благодать Божия. Как объяснить вам это? Он как бы передал мне благодать.

То есть благодать, которая была у этого святого, засияла и в моей душе. Он

разделил со мной свои духовные дары.

Итак, старец Димас пребывал в исступлении. Это было помимо его желания.

Он не мог скрыть своего духовного опыта. Хотя то, что вам говорю, не совсем

правильно. Не могу вам этого передать словами. Это был Божественный плен.

Это необъяснимо. Это совершенно не подлежит объяснению, и если ты

попытаешься это объяснить, то скажешь не то. Нет, такое не объяснить, не найти

в книгах, не понять. Чтобы постичь, нужно быть достойным этого.

В четыре часа ударили колокола. Старец Димас услышал их звон, сделал еще

несколько поклонов и прекратил молиться. Он присел на каменную скамейку —

думаю, что она была сделана еще до построения храма. Приходит Макарудас —

так мы ласково называли отца Макария. Он был шустрым и сладкоречивым.

Он был ангелочком. Как здорово он зажигал лампады! Как здорово он зажигал

паникадило! А как красиво он гасил свечу за свечой! Как красиво он клал

поклоны и просил прощения, чтобы взять книги и канонарить. О-о, как я его

любил! И он был достоин любви, потому что имел благодать Божию.

Итак, Макарий, Макарудас, вошел в главный храм. За ним открыл дверь старец

Димас и тоже вошел внутрь. Он встал в стасидию, чтобы перед службой

привести себя в порядок, полагая, что его никто не видел. А я спрятался под

лестницей и незаметно, робко зашел в главный храм. Пошел и приложился к

иконе Святой Троицы. Потом повернулся и стал поодаль.

Много отцов причастилось. Я тоже положил поклон и причастился.

И в тот момент, как причастился, ко мне пришла чрезвычайная радость,

необыкновенное воодушевление.
После службы я уединился в лесу, исполненный радости и веселия. Безумие!

Направляясь к каливе, произносил слова благодарственных молитв.

С воодушевлением бегал по лесу, скакал от радости, в исступлении раскрывая

руки, и громко кричал: «Слава Тебе, Бо-о-о-о-же! Слава Тебе, Бо-о-о-о-же!»

Да, руки мои застыли, стали как кость, как дерево и, раскрытые, образовали

вместе с телом крест. То есть если бы вы посмотрели на меня сзади, то увидели

бы крест. Голова была поднята к небу, грудь с помощью рук стремилась ввысь.

Место, где находилось сердце, порывалось вылететь. То, о чем вам рассказываю,

я и вправду пережил. Сколько времени оставался в таком состоянии, не знаю.

Когда пришел в себя, опустил руки и в молчании, со слезами на глазах пошел

дальше.

Пришел к келии. Не стал завтракать, как обычно. И говорить не мог. Пришел в

церковь, но петь по своей привычке умилительные тропари не стал.

Сел в стасидии и стал молиться: Господи Иисусе Христе, помилуй мя.

Продолжал пребывать в том же состоянии, но более спокойно. Меня

переполняло умиление. Я разразился слезами. Они сами по себе, без всякого

принуждения катились из моих глаз. Я этого не хотел, но меня переполняло

волнение от посещения Божия. Слезы не прекращались до вечера. Не мог ни

петь, ни думать, ни разговаривать. И если бы кто-нибудь был там, я не стал бы

разговаривать, ушел, чтобы быть одному.

С уверенностью можно сказать: старец Димас передал мне дар молитвы и

прозорливости в тот час, когда молился в притворе соборного храма

Кавсокаливии во имя Святой Троицы. О том, что произошло со мной, я никогда

не помышлял, никогда не желал, никогда не ожидал. Старцы никогда не

говорили со мною об этих дарах. Такой у них был обычай. Они учили меня не

словами, а своим примером. В житиях святых и преподобных я читал о дарах,

которые они получили от Бога. Отцы не вымогали, не просили дарований, не

стремились к знамениям. Поверьте мне, я никогда не просил у Бога даров.

Никогда об этом не думал. И то, о чем никогда не думал, появилось внезапно.

Вечером того же дня я вышел из церкви, сел на лавку и стал смотреть в сторону

моря. Приближался тот час, когда старцы обычно возвращались домой.

Я смотрел в ту сторону, откуда они приходили, в ожидании, что они вот-вот

появятся, и увидел их. Увидел, как они спускаются по мраморным ступенькам.

Но место это было далеко, я не должен был его видеть. Увидел их по благодати

Божией. Я воодушевился. Такое случилось со мною впервые. Срываюсь с места,

бегу к ним и встречаю. Беру у них котомки.

— Откуда ты узнал, что мы идем? — спрашивает старец.

Я не ответил. Но когда мы пришли к келии, подхожу к «старшему» старцу, отцу

Пантелеимону, и втайне от отца Иоанникия говорю ему:

—Отче, не знаю, как тебе объяснить. Хотя вы были за горой, но я видел, как вы

шли нагруженные, и побежал. Гора была как стекло, и я видел, что за ней.

— Хорошо, хорошо, — говорит старец, — не при давай этому значения и не

рассказывай никому, потому что лукавый ходит по пятам.

Я жил среди звезд, в бесконечности, на небе.

Дара прозорливости я никогда не желал. И когда получил его, не старался его

развивать. Не придавал ему значения. Никогда не просил и не прошу у Бога

открыть мне что-нибудь, потому что полагаю, что это противно Его воле.

Но после события со старцем Димасом я совершенно изменился.

Жизнь моя стала сплошной радостью и ликованием. Я жил среди звезд, в

бесконечности, на небе. А раньше был не таким.

После того как я ощутил благодать Божию, все дары приумножились. Я стал

смышленым, выучил каноны Пресвятой Троице, Иисусу, другие каноны. Если их

пели и читали в церкви, то я их заучивал наизусть. Псалтирь читал наизусть.

На определенные псалмы, слова которых похожи, обращал внимание, чтобы не

путать их. Я действительно изменился. Много видел, но ни о чем не говорил,

потому что не имел права говорить, не имел такого извещения. Все видел, на все

обращал внимание, все знал. От радости не ходил по земле. Тогда открылось у

меня обоняние, и я стал различать все запахи. Открылось зрение, открылся слух.

Стал издали все узнавать, распознавать животных и птиц. По пению знал, что

это за птица: дрозд ли, воробей, зяблик или соловей, скворец или клест.

Всех птиц различал по пению. В конце ночи, на рассвете, радовался трелям

соловьев, дроздов, всех, всех птиц...

Я стал иным, другим, обновленным. Все, что видел, переводил в молитву.

Все обращал на себя. Почему птичка поет и славит Создателя? Так хотел делать

и я. То же самое и с цветами. Цветы различал по их аромату, а их благоухание

слышал на расстоянии получаса ходьбы. Различал траву, деревья, воды, скалы.

Да, я разговаривал даже со скалами! Как смотрел на них! Спрашивал их, и они

рассказывали мне все тайны Кавсокаливии.

Это глубоко затрагивало меня, и я приходил в умиление. Все видел через призму

благодати Божией. Видел, но не говорил…